Сильная Иоланда охотно вызвалась встать на подмену при маслобойке, работа на которой требует и крепких мышц, и терпения.

Мужчины и юноши уже вернулись с последней охоты; каждый год они завершали сезон вместе с индейцами-металлаками. Теперь предстояло разделать, разрубить и закоптить принесенные туши, а затем начнется последний пир, который будет продолжаться, пока индейцы не начнут маленькими группами уходить к своим зимним жилищам.

Вождем их был тот самый Мопунтук, который научил Анжелику ценить вкус местной родниковой воды. Ware! Ware! Вода! Вода! — повторял он по-алгонкински, увлекая ее за собой все дальше и дальше. А еще он говорил:

«Пища, это для тела… Для души нужна вода!»

Пировать сели на холме, рядом с огромными деревянными чанами, выдолбленными в стволах деревьев, где северные индейцы варили в кипящей воде маис, пока белые не привезли железные и чугунные котлы.

В те времена деревни лепились поближе к этим вечным и неизменным резервуарам, куда наливали воду и доводили ее до кипения, бросая раскаленные камни. Вероятно, тогда эти северные племена вели более оседлый образ жизни; зато теперь было легко стронуться с места, закинув за спину драгоценные котлы.

На углях запекались большие куски тыквы ярко-розового, цвета. В одном из чанов, выдолбленном предками, варилась фасоль, в другом — куски лосиного мяса.

Сагамору Мопунтуку были преподнесены жировые орешки из внутренностей лося, еще пахнущие кишками, — это было изысканное лакомство и незаменимое средство, чтобы сохранить силы во время долгих переходов, когда приходится нести на себе тяжелый груз. Столь же почетным было и другое блюдо, приготовленное для вождя, — ноги лося, запеченные на вертеле до появления золотистой корочки и обильно политый кислым соком лесных ягод. И, конечно, никакой соли, чтобы угодить индейцам.

Для тех, кто предпочитал более нежное мясо, на вертелах жарили гусей и уток. От них шел восхитительный запах, смешивающийся с запахом дыма, поднимающегося из хижины дровосеков на вершине соседнего холма, — там заготавливали на зиму древесный уголь.

Всюду слышались веселые крики, смех, иногда заглушаемый пронзительными звуками флейт и кларнетов.

Бартелеми, Тома, Онорина и все остальные дети очень радовались, глядя, как пируют индейцы. Ведь у этих почетных гостей манеры были гораздо хуже, чем у них, белых малышей, которых взрослые постоянно укоряли за неумение вести себя за столом! Пусть попробуют теперь сказать, что нельзя хватать еду пальцами и рыгать, что нужно вытирать руки и закрывать рот, когда жуешь!

И каждый ребенок с торжеством косился на мать: вот будет здорово рыгнуть так, словно ты настоящий индеец! А матери делали вид, что ничего не замечают.

Верно, индейцы не отличались изысканностью манер и были, правду сказать, изрядно грязны. Но они были такие веселые, так простодушно верили в свою благопристойность, что никто не испытывал неловкости, видя, как они вытирают руки о мокасины, вылавливают из миски кусок мяса и передают его дальше, предварительно попробовав, дабы убедиться, что он хорош и должен понравиться соседу.

В этот день между белыми было состязание, кто сумеет наилучшим образом продемонстрировать индейские манеры, иными словами, те, которые категорически запрещаются в «Правилах приличия, коим должно следовать юношество».

Пальма первенства досталась Жоффрею де Пейраку. Ни в чем не теряя своего достоинства знатного вельможи, которое было врожденным и угадывалось под любым одеянием, он с неподражаемой серьезностью садился на корточки рядом с каким-нибудь индейцем, и в его умном взгляде, обращенном на меднолицего собеседника, выражалось внимание, одновременно почтительное и братское.

Он доставал руками куски мяса из кастрюли, жевал с той же благоговейной сосредоточенностью, как и его гости, а затем бросал через плечо кости так непринужденно, как будто привык делать это всю жизнь.

Без малейшего колебания подносил он к губам переходящую из рук в руки трубку. В сущности, все эти обряды имели для него только одно значение: с их помощью возникало и укреплялось взаимопонимание между двумя расами, изначально чуждыми друг другу, и если ради этого надо было есть руками и брать в рот обслюнявленную трубку, что ж — он нисколько не возражал.

Именно благодаря такому его поведению свободно чувствовали себя остальные европейцы. И снисхождения в этом было столько же, сколько уважения.

А к детям это приходило сразу. Между детьми и дикарями существует родство духа. Эльвира говорила, что ее мальчишки вполне могли бы однажды убежать от нее и уйти, не повернув головы, вслед за индейцами в их вигвамы. Было известно множество историй о канадских детях, французах и англичанах, похищенных индейцами во время налетов, которые так привыкали к образу жизни своих похитителей, что приютившее их племя становилось им ближе и дороже, чем родная семья.

Ближе к концу пирушки кто-то из вновь прибывших, не зная нрава континентальных индейцев, предложил, дабы увенчать празднество, поднести каждому по «капельке», по рюмочке вина Это была ошибка. Мопунтук вознегодовал.

Водка и вино белых были для индейцев источником священного восторга. Но разве смогут они впасть в транс от одной «рюмочки» не больше дамского наперстка! Выпить такую жалкую порцию означало для вождя металлаков не только пустую трату драгоценного напитка, но и оскорбление, нанесенное богам. Когда служишь богам, нужно не жалеть себя!

Он запретил своим воинам принимать этот унизительный скаредный дар.

Некоторые тайком все же подошли за своим «наперстком», намереваясь присовокупить его к нескольким пинтам, терпеливо собранным за лето путем обмена с белыми, — они хранили свой запас в неприкосновенности для священной попойки, которая будет последним празднеством перед наступлением зимы.

Когда этот маленький инцидент был исчерпан, пир продолжился как ни в чем не бывало. Металлаки, наевшись так, что без сил валились на землю, блаженствовали, устроив сиесту. Запах виргинского табака стоял в воздухе.

Отдохнув, Мопунтук и другие вожди подхватили ребятишек, среди которых была Онорина, и, посадив их себе на плечи, повезли кататься на лошадях, устроив в прерии настоящую скачку.

Вновь зазвенел смех, раздались крики, зазвучали песни. Женщины чистили котлы и убирали кухонную утварь.

На смену прозрачной ясности дня шли сумерки, и все вдруг как-то помрачнело.

Потянуло холодом; Анжелика, оглядевшись вокруг, слегка вздрогнула, но не от того, что озябла.

Под золотой пыльцой солнечных лучей в роскошной красоте этих последних дней осени внезапно ясно проступило увядание. Солнце стало гораздо бледнее, и вот уже уходят на зимовье индейцы-охотники.

С вершины холма люди из Вапассу махали им вослед, а они в последний раз проходили берегом озера, чтобы затем скрыться за серыми деревьями. В воде, подернутой тончайшей пленкой льда, качались их отражения, которые тут же смывались набегающей рябью.